Спутники - Страница 10

— Просто — непьющий.

— Но ведь по одной! Единственно для знакомства. Вы же не социалист, надеюсь, — почему же не выпить по одной? Вы мне, ей-Богу, показались, как родной брат или товарищ детства. Но в сухомятку — такой уж у меня характер — я чувствую, все-таки, стеснительность…

Был очень убедителен тон подъесаула Чекомасова, — Шишкарев сдался. Пошли к буфету. Проходя через залу, полную суеты и яркого света, скромный педагог мельком взглянул в зеркало не на себя, а на коренастую, с выдающимися лопатками, крепко сшитую фигуру усатого офицера с оливковым лицом, — взглянул и заробел: как-то очень уж неуместной и жалкой показалась ему собственная приземистая, неловкая фигура в фисташковом пальто в накидку и в фуражке с полинявшим бархатным околышем рядом с этим военным зверообразного вида…

— Две рюмки водки! — Подъесаул Чекомасов опытным, оценивающим взглядом окинул закуски. — Рекомендую вот эту вещь, — ткнул он пальцем в очень подозрительное место, обращаясь с заботливым видом к Шишкареву: — испанский лучок. Очень недурно! Ваше здоровье!

Быстро опрокинул рюмку, сосредоточенно поглядел в пространство и неодобрительно помычал.

— И тут теплая водка, черт бы их побрал! Водка должна быть охлажденной… Вы что же? Это — испанский лук. Не бойтесь, батенька: достовернее разных там маринадов. Еще по единой?..

Шишкарев отрицательно замотал головой, — от непривычной горечи и отвращения у него перехватило горло и он не мог слова выговорить, лишь беспомощно пучил глаза. А подъесаул уже распорядился еще на счет двух рюмок и ждал его с видом самого открытого расположения. Смирный педагог не сумел устоять против этого дружественного гипноза, почти автоматически взял рюмку, поглядел, как свободно и легко опрокинул свою офицер, попробовал сам сделать так же, но не сумел, поперхнулся и закашлялся.

— Обратите внимание вон на эту брюнетку… желтый шарф… видите? — гулким шепотом говорил между тем подъесаул, с состраданием глядя, как Шишкарев откашливался и конфузливо вытирал платком обрызганные борты своего фисташкового пальто: — не вредный бабец, как вы думаете?..

— Да, особа… — ничего себе… — еле выговорил Шишкарев и опять закашлялся.

— Варвар! „Ничего себе“… Это — не „ничего себе“. Это — шедевр!.. Глаза, например, глаза-а… Семьдесят семь бесов, а не глаза! А брови!.. Давайте для храбрости раздавим еще по рюмке и попробуем завязать знакомство?.. Вдохновительная женщина!..

— Я не могу, — испуганно сказал Шишкарев.

— Пустяки!.. Такая краля, можно сказать, а вы упираетесь.

Выпили еще по одной. Шишкареву показалось, что легкий туман закутал огни и лица. Голоса людей спутались, подошли ближе, совсем чужие, ненужные слова привлекали внимание, а то, что говорил подъесаул, казалось диковинным и трудно понятным. Подъесаул взял его под руку и провел очень близко мимо дамы в золотистом шарфе. При этом выразительно скосил глаза в ее сторону. Педагог успел заметить только, как дрогнула под этим откровенным взглядом тонкая бровь с гордым изломом, — конфузливо покраснел и потупился.

— Черт ее… подойди вот к ней!.. — вздохнул подъесаул, останавливаясь против вагона первого класса: — кто она? как подступить? с чего начать?.. Какой-то черт едет там с ней… актер — не актер… бритый. Ну, бритого-то я не постеснялся, а вот она… на нее как подготовить атаку? с какого конца взять? — Вот задание, голубчик!..

— Д-да… — не совсем твердо проговорил Шишкарев: — эти предприятия… с древнейших времен почитаются… труднейше преодолимыми… Цезарь, например, кажется, уж великий был тактик? — а всем победам предпочитал победу над женщиной…

— Я его понимаю… Иной раз среди них навертываются такие твердыни, — походи да походи!..

И когда красавица в золотистом шарфе проходила мимо них в вагон, подъесаул приосанился, ухватился за ус и взволнованным голосом проговорил ей в спину:

— Да, я хорошо понимаю Цезаря, мой друг!..

Не оглядываясь, она скрылась за дверью. Подъесаул мрачно усмехнулся. Молча, продолжали стоять перед вагоном до третьего звонка. Чего-то ждали. Не дождались. Тронулся поезд. На ходу вскочили в свой вагон. Подъесаул долго сидел в молчаливом раздумьи и крутил ус. Вздохнул:

— В женском продовольствии, сказать вам откровенно, я недостатка не имел, но через них же и горя зачерпнул изрядно! Вино и женщины…

Шишкарев пристальным взглядом смотрел ему в усы, точно видел их в первый раз. В голове у него шумело, глаза застилал туман. И где-то стороной, выше, прошли слова о женщинах, знакомые, но смешные почему-то. Он всмотрелся в них, засмеялся и повторил:

— Зачерпнул?.. вина и женщин?..

— Вино и женщины, да! — подъесаул трагически потряс головой.

— Между прочим, года два назад, в то именно время, когда я был так расстроен своими неудачами, — это, что я давеча говорил, — одна десятая из всего пережитого! Пропускаю. Не хочется ворошить мрачные воспоминания… К финалу перейду, — тут отчасти женщина сыграла роль, а главным образом, как бы сказать… долг присяги, что ль, или вообще… Впрочем, это надо пояснить…

Он помолчал, соображая, вероятно, в памяти обстоятельства минувшего.

— На полковом празднике у нас депутация была от русского народа, с приветствием. Председатель — мужчина скорей во французском стиле, поджарый, с плешью, бородка гвоздем. Фабрикант. Но бабочка у него, я вам должен сказать, один восторг! Дивная женщина!..

Подъесаул весь перекосился от восхищения и щелкнул пальцами.

— Я в женщинах кое-что смыслю, — продолжал он скромным и деловым тоном: — встречаю шаблон — спокоен… равнодушен и холоден, как лед! Но если вижу выдающееся, так сказать, произведение искусства, — меня бьет лихорадка!.. Вот эта брюнетка… желтый шарф… она у меня от самого Курска гвоздем в голове сидит, и я… я не знаю, на что я способен теперь!.. Кажется, я этого толстомордого, который там с ней, — я его выброшу на рельсы!..